Путешествие в Икстлан
Глава 2. Стирание личной истории
Глава 3. Отказ от чувства собственной важности
Я рассказал о своих поездках к дону Хуану познакомившему нас приятелю. Он заключил, что я только зря трачу время. Я передал ему свои беседы с доном Хуаном во всех подробностях. Он же полагал, что я преувеличиваю и создаю романтический ореол вокруг выживающего из ума старика.
Но я был весьма далек от романтической идеализации. Напротив, мою симпатию к дону Хуану основательно поколебала его постоянная критика в мой адрес. Тем не менее я не мог не признать, что во всех случаях критика была уместной, точной и вполне справедливой.
Таким образом, я оказался перед дилеммой: с одной стороны, я не мог примириться с мыслью, что дон Хуан способен разрушить мои взгляды на мир, а с другой - мне не хотелось соглашаться с моим приятелем, утверждавшим, что старик просто ненормальный.
Поэтому, чтобы составить окончательное мнение, я поехал к нему еще раз.
Среда, 28 декабря 1960
Едва я приехал, дон Хуан повел меня в пустынный чаппараль, даже не взглянув на сумку с продуктами, которые я ему привез. Похоже, он ждал меня.
Мы шли несколько часов. Растений он не собирал и мне не показывал, зато научил меня "правильно ходить". Он сказал, что удерживать внимание на траве и окружающей обстановке легче, если при ходьбе слегка подогнуть пальцы рук. Он заявил, что моя обычная походка ослабляет внимание и лишает сил, кроме того, никогда ничего нельзя носить в руках. Для поклажи следует пользоваться рюкзаком или заплечным мешком. Особое положение рук, сказал дон Хуан, повышает выносливость и обостряет внимание.
Я решил не спорить и на ходу подогнул пальцы, как он велел. Ни на моем внимании, ни на моей выносливости это никак не отразилось.
Мы вышли утром, а первый привал сделали только около полудня. Я сильно вспотел и хотел напиться из своей фляги, но дон Хуан остановил меня, сказав что лучше сделать только маленький глоток. Потом он срезал несколько листьев с невысокого желтоватого кустика и принялся их жевать. Несколько штук он дал мне и сказал, что это - замечательные листья; если их медленно жевать, жажда исчезнет. Пить хотелось по-прежнему, но неудобства я не ощущал.
Он словно прочел мои мысли и объяснил, что я не почувствовал ни преимуществ "правильной ходьбы", ни положительного действия листьев, которые жевал, потому что я молод и силен, а тело мое ничего этого не заметило из-за некоторой своей тупости. Он засмеялся. Однако я не был склонен веселиться, и это как будто позабавило его еще больше. Он уточнил свое предыдущее заявление, сказал, что мое тело не то чтобы действительно тупое, но как бы спит.
В это мгновение прямо над нами с карканьем пролетела огромная ворона. Это меня испугало, и я засмеялся. Я думал, что это - как раз тот случай, когда смех вполне уместен, но он, к моему удивлению, энергично дернул меня за рукав и с самым серьезным видом велел замолчать.
- Это - не шутка, - сурово произнес он с таким видом, словно я знал, о чем идет речь.
Я попросил объяснить, сказав, что не понимаю, почему его так разозлил мой смех по поводу вороны, ведь мы же смеялись, когда в кофеварке булькал кипяток.
- То, что ты видел, не было просто вороной! - воскликнул он.
- Но я видел, что это была ворона, - настаивал я.
- Ничего ты, дурак, не видел, - оборвал он.
Я не видел причин для грубости с его стороны и сказал, что не люблю действовать людям на нервы и что мне лучше уехать, поскольку он явно не расположен к общению.
Он громко расхохотался, словно я разыграл перед ним клоунаду. Я буквально рассвирепел.
- Ну ты горяч, - небрежно прокомментировал он. - Ты слишком серьезно к себе относишься.
- Можно подумать, ты относился к себе по-другому, когда на меня разозлился! - вставил я.
Он сказал, что ему даже в голову не приходило на меня злиться, и пронзительно взглянул на меня.
- То, что ты видел, не было согласием со стороны мира. Летящая, да еще и каркающая ворона никогда не выражает согласие мира. Это был знак!
- Знак чего?
- Очень важный знак. Он касается тебя, - ответил он загадочно.
В это мгновение прямо к нашим ногам упала сухая ветка, сорванная ветром с куста.
- А вот это - согласие! - дон Хуан взглянул на меня сияющими глазами и рассмеялся грудным смехом.
У меня возникло ощущение, что он просто дразнит меня, на ходу выдумывая правила своей странной игры так, чтобы ему можно было смеяться, а мне - нет. Раздражение мое вспыхнуло с новой силой, и я все это ему выложил.
Но он не рассердился и не обиделся. Он снова засмеялся, и смех этот привел меня в негодование. Я подумал, что он попросту надо мной издевается, и тут же решил, что сыт по горло подобного рода "полевыми исследованиями".
Я встал и сказал, что хотел бы прямо сейчас отправиться в обратный путь к его дому, потому что мне нужно возвращаться в Лос-Анжелес.
- Сядь! - приказал он, - Ты обидчив, как старая дама. Ты не уедешь сейчас, потому что мы еще не договорили.
Я ненавидел его. Самодовольный, высокомерный тип!
Он запел идиотскую мексиканскую песенку, имитируя манеру исполнения одного популярного певца. Он растягивал одни слоги и проглатывал другие, превращая песню в такую смешную пародию, что в конце концов я не выдержал и начал посмеиваться.
- Видишь, ты смеешься над глупой песенкой, - сказал он. - А ведь тот, кто ее таким образом исполняет, равно как и те, кто платит деньги за то, чтобы его послушать, не смеются. Они считают, что это - очень серьезно.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил я.
Я подумал, что этим примером он решил мне показать, что я смеялся по поводу вороны потому, что не воспринял ее всерьез, как не воспринимаю всерьез дурацкую песенку. Но дон Хуан снова сбил меня с толку. Он сказал, что своим невыносимым чванством и слишком серьезным отношением ко всякой чепухе, которая с точки зрения человека, находящегося в здравом рассудке, не стоит выеденного яйца, я напоминаю исполнителя этой песенки и его почитателей.
Затем он вернулся к тому, что говорил раньше об "изучении растений", как бы для того, чтобы освежить эту информацию в моей памяти. Он особо подчеркнул, что если я действительно хочу учиться, то мне необходимо изменить подавляющее большинство своих моделей поведения.
Я снова начал злиться, и взвинтил себя до такой степени, что лишь ценой огромных усилий мог продолжать записывать.
- Ты слишком серьезно к себе относишься, - медленно проговорил он. - И воспринимаешь себя как чертовски важную персону. Это нужно изменить! Ведь ты настолько важен, что считаешь себя вправе раздражаться по любому поводу. Настолько важен, что можешь позволить себе развернуться и уйти, когда ситуация складывается не так, как тебе этого хочется. Возможно, ты полагаешь, что тем самым демонстрируешь силу своего характера. Но это же чушь! Ты - слабый, чванливый и самовлюбленный тип!
Я попытался было возразить, но дон Хуан не позволил. Он сказал, что из-за непомерно раздутого чувства собственной важности я за всю свою жизнь не довел до конца ни единого дела.
Я был поражен уверенностью, с которой он говорит. Но все его слова, разумеется, в полной мере соответствовали истине, и это меня не только разозлило, но и здорово напугало.
- Чувство собственной важности, так же, как личная история, относится к тому, от чего следует избавиться, - веско произнес он.
У меня пропало всякое желание с ним спорить. Было вполне очевидно, что положение мое крайне невыгодно: он не собирался возвращаться домой, пока не сочтет нужным, я же попросту не знал дороги и был вынужден оставаться с ним.
Вдруг он сделал странное движение, как бы принюхиваясь и ритмично подергивая головой. Он весь как-то странно подобрался, словно перед прыжком, повернулся и с любопытством изумленно оглядел меня с головы до ног, словно высматривая что-то особенное, а потом рывком вскочил и быстро зашагал прочь. Он почти бежал. Я поспешил за ним. Примерно с час он шел очень быстро.
Наконец он остановился у скалистого холма, и мы присели в тени под кустом. Я был полностью истощен быстрой ходьбой, но настроение мое несколько улучшилось. Со мной произошли странные изменения. Если в начале перехода дон Хуан меня почти бесил, то теперь я испытывал чуть ли не душевный подъем.
- Непостижимо, - удивился я, - мне в самом деле очень хорошо.
Вдалеке каркнула ворона.
- Знак, - отметил дон Хуан.
Со скалы скатился небольшой камень и с треском упал в чаппараль.
Дон Хуан громко засмеялся и указал пальцем в ту сторону, откуда донесся звук:
- А это - согласие.
Затем он спросил, готов ли я продолжить разговор о своем чувстве собственной важности. Я рассмеялся: недавний приступ гнева казался мне теперь чем-то столь далеким, что было непонятно, каким образом я вообще умудрился рассердиться на дона Хуана.
- Не понимаю, что со мной происходит, - недоумевал я, - то злился, то вдруг почему-то успокоился.
- Нас окружает очень таинственный мир, - сказал он. - И он не так-то просто расстается со своими секретами.
Мне нравились его загадочные утверждения. В них была тайна, и в них был вызов. Я не мог понять: то ли они содержат некий глубоко скрытый смысл, то ли являются полной бессмыслицей.
- Если будешь когда-нибудь в этих местах, - сказал он, - держись подальше от места нашей первой стоянки. Беги от него, как от чумы.
- Почему? В чем дело?
- Не время это объяснять, - ответил дон Хуан. - Сейчас нам нужно разобраться с чувством собственной важности. Пока ты чувствуешь, что наиболее важное и значительное явление в мире - это твоя персона, ты никогда не сможешь по-настоящему ощутить окружающий мир. Точно заморенная лошадь, ты не видишь в нем ничего, кроме самого себя.
Какое-то время он разглядывал меня, словно изучая, а потом сказал, указывая на небольшое растение:
- Поговорю-ка я со своим маленьким другом.
Он встал на колени, погладил кустик и заговорил с ним. Я сперва ничего не понял, но потом дон Хуан перешел на испанский, и я услышал, что он бормочет какой-то вздор. Потом он поднялся.
- Неважно, что говорить растению, - сказал он. - Говори что угодно, хоть собственные слова выдумывай. Важно только, чтобы в душе ты относился к растению с любовью и обращался к нему, как равный к равному.
Собирая растения, объяснил он, нужно извиняться перед ними за причиняемый вред и заверять их в том, что однажды и твое собственное тело послужит им пищей.
- Так что в итоге мы с ними равны, - заключил дон Хуан. - Мы не важнее их, они - не важнее нас.
- Ну-ка, поговори с растением сам, - предложил он. - Скажи ему, что ты больше не чувствуешь себя важным.
Я заставил себя опуститься перед растением на колени, но заговорить с ним так и не смог. Я почувствовал себя глупо и рассмеялся. Однако злости не было.
Дон Хуан похлопал меня по плечу и сказал, что все нормально, мне удалось не рассердиться, и это уже хорошо.
- Теперь всегда говори с растениями, - сказал он. - Пока полностью не избавишься от чувства собственной важности. В конце концов тебе должно стать безразлично, смотрит на тебя кто-то в этот момент или нет. Ступай-ка вон туда, в холмы, и потренируйся сам.
Я спросил, можно ли беседовать с растениями молча, в уме.
Он засмеялся и потрепал меня по затылку.
- Нет! С ними нужно разговаривать громко и четко, так, словно ты ждешь от них ответа.
Я направился туда, про себя посмеиваясь над его странностями. Я даже честно пытался поговорить с растениями, но ощущения нелепости этого занятия побороть не смог.
Выждав, как мне показалось, достаточно долго, я вернулся к дону Хуану, чувствуя, что он знает о моей неудаче.
Он даже не взглянул на меня, только жестом велел сесть и сказал:
- Смотри внимательно. Сейчас я снова буду беседовать со своим маленьким другом.
Он опустился на колени перед кустиком и примерно с минуту, улыбаясь, что-то говорил, причудливо раскачиваясь и изгибаясь всем телом.
Мне показалось, что он спятил.
- Кустик велел сообщить тебе, что он весьма съедобен, - сказал дон Хуан, поднявшись с земли. - Горсть его листьев способна сохранить человеку здоровье. Еще он сказал, что вон там такие кусты растут во множестве.
И дон Хуан кивнул на склон холма ярдах в двухстах отсюда.
- Идем поищем, - предложил он.
Меня рассмешила эта клоунада. Конечно, мы их там найдем, ведь дон Хуан прекрасно знает пустыню, и ему наверняка хорошо известно, где что растет.
По пути он велел мне запомнить это растение, потому что оно является не только съедобным, но и лекарственным.
Я спросил его, наполовину в шутку, не от кустика ли он все это сейчас узнал. Он остановился, окинул меня недоверчивым взглядом, покачал головой и со смехом воскликнул:
- Ну и ну! Ты умник, и оттого глуп - глупее, чем я думал. Ну как растение могло поведать мне о том, что я и так знаю?
Потом он объяснил, что все свойства растений этого вида были ему хорошо известны и раньше, а этот кустик только открыл ему, где в изобилии произрастают его собратья, сказав, что не возражает против того, чтобы дон Хуан рассказал об этом мне.
На склоне мы обнаружили целые заросли таких кустов. Я едва не расхохотался, но он тотчас велел мне поблагодарить растения. Я чувствовал себя мучительно скованным, и так и не смог этого сделать.
Он снисходительно улыбнулся и произнес еще одну из своих загадочных фраз, повторив ее три или четыре раза:
- Мы находимся в таинственном мире. И люди значат здесь ничуть не больше всего прочего. И если растение поступает благородно по отношению к нам, мы должны его поблагодарить, иначе оно вполне может не дать нам уйти отсюда.
При этом он взглянул на меня так, что я похолодел. Я поспешно наклонился к растениям и громко сказал:
- Спасибо!
Он удовлетворенно засмеялся.
Побродив по пустыне еще час, мы повернули к его дому. Вскоре я отстал, и дону Хуану пришлось меня подождать. Он проверил мои руки; пальцев я не подгибал. Он сказал, что либо я буду за ним наблюдать и во всем подражать ему, либо он вообще никогда не возьмет меня с собой.
- Ты не маленький, и я не собираюсь всякий раз тебя дожидаться, - отчитал он меня.
Эта фраза смутила меня и повергла в недоумение. Как могло получиться, что старик ходит быстрее меня? Мне всегда казалось, что я сложен атлетически и достаточно силен, однако я действительно не мог за ним угнаться.
Я согнул пальцы и с удивлением обнаружил, что без особых усилий могу выдерживать тот бешеный темп, который задавал дон Хуан. Я даже почувствовал, что руки сами тянут меня вперед.
Настроение поднялось, и я беззаботно шагал рядом с этим странным старым индейцем, чувствуя себя почти счастливым.
Я попросил его показать мне, где здесь растет пейот. Взглянув на меня, он не сказал ни слова.
